В шутливом, несколько ироничном тоне он вспоминает, как мальчишкой, в 8-ом классе, учился играть на виолончели и контрабасе. Но продолжалось это недолго. Получив лишь общее понятие о нотной грамоте, бросил музыкальную школу и взял в руки гитару. Сначала были легкие, шуточные песенки на собственные стишки, что-то вроде «мы клопы, кровь наш кумир, на колени бросим мир…». И только позднее, будучи студентом химического факультета Московского университета, стал сочинять музыку, серьезно увлекшись высокой поэзией.
Александр Андреевич, немного волнуясь, преодолевая некоторую застенчивость, говорит, что смерть Сталина была для него, как и для многих в те годы, вселенской трагедией.
- Я, как и герой нового евтушенковского фильма «Похороны Сталина», был в той страшной давке на Трубной площади со своей тогдашней «первой любовью». Но нам повезло больше: мы не только уцелели, но и ухитрились проникнуть на Пушкинскую улицу и с людским потоком пройти мимо усопшего вождя. А сейчас я думаю, почему, когда я пел веселые песенки про клопов, мои ровесники, такие, как Жигулин, были арестованы за то, что в 9-ом классе создали Коммунистическую партию молодежи? Они уже тогда все знали про Сталина, а я ничего.
Да, все это было непросто. Тяжелые послевоенные годы. Одни – полуголодные, разутые – ютились в каморках, другие со спецпайком – в шикарных квартирах, третьи имели всего понемногу, но в большинстве беззаветно верили в «светлое будущее», в те, кто не верил, молчали. И если в семье никто не был репрессирован, то трудно было осознать, какие «проблемы» решались там, за большими кремлевскими стенами. Дулов принадлежит именно к третьим – к московской интеллигентной семье со средним достатком. Воспитанный за «железным занавесом», в «лучших традициях» советской школы, что он мог знать о тех зверствах и беззакониях. Правда, спустя много лет ему самому пришлось пережить несколько часов страха.
- Должен со стыдом сознаться, что когда меня вызвали для «профилактики» (а это было осенью 85-го, в самом начале нынешней перестройки), то я не нашел в себе смелости честно сказать то, что думаю.
Попал я на Лубянку по доносу одного из членов периферийного КСП, где после концерта, как я делал это очень часто, беседовал с ребятами в домашней обстановке, говорил о разрушительной роли революции, о недобрых делах Ленина, о миллионных жертвах ГУЛАГа, об экономическом крахе страны, об экологических преступлениях и коррупции властей, об идеологическом растлении народа. Причем говорил-то по книгам Солженицына, Авторханова, Восленского. Но на Лубянке, видимо, их психологический прессинг был достаточно силен, я сказал, что сгоряча наболтал ребятам лишнего. Я понял, что не борец, не диссидент и внутренний мой настрой был другим. Сейчас прошло пять лет, если бы меня вызвали снова, то я бы не испугался. Человек, почувствовавший вкус свободы, отказаться от нее не может. Даже тогда я, как бы в свое оправдание, все-таки заявил, что интересуюсь не политикой, а поэзией, считаю недопустимым и непростительным убийство таких поэтов, как Гумилев и Мандельштам.
И все-таки он не испугался. Он продолжал петь и говорить со сцены о загубленных талантах, об искалеченных судьбах людей, прошедших не по своей воле все круги Дантова ада.
- Я пою песни на стихи Шаламова только тогда, когда чувствую, что слушатели готовы к сопереживанию, и сам я каждый раз с содроганием вслушиваюсь в его строки. Растлевающий абсурд ГУЛАГа мы еще только-только начинаем по-настоящему осознавать. А ведь пока каждый из нас, хоть разок, сам не ощутит (пусть по стиху или песне) того, что пережили его узники, мы не можем надеяться на то, что это не повторится в реальности и с нами. Очень горько, что сейчас, когда стало можно говорить, тема репрессий становится чуть ли не дежурной и модной и возникает опасность, что, не успев еще ощутить и осознать ад ГУЛАГа, мы получили от него оскомину. Именно поэтому другая струя моей главной темы – жертвы уже не ленинских, а сталинских репрессий.
Александр Андреевич берет гитару и поет несколько песен на стихи Анны Книпер. Звучит «Невольничий корабль»:
Трется сердитое море
Хребтом о дно корабля,
Затерялась во влажном просторе
Далеко позади земля.
И ведет рука капитана
Корабль к иным берегам,
Но какие увидим страны –
О том неизвестно нам.
Мы заперты в трюме глубоком,
Позабыли о свете дня.
Иногда мы слышим – высоко
Над нами шум, беготня.
Мы слышим рев непогоды,
Матросский говор и стук.
Нам приносят пищу и воду
И вновь закрывают люк.
Мы людьми и богом забыты.
Закрутил и несет нас черт.
А море бьется сердито
Волной в корабельный борт.
Шесть песен написал Дулов на стихи А. Книпер. Песен разных по ритмике, от марша до вальса, но глубоко лиричных и проникновенных. И в исполнении автора чувствуется, как глубоко проникся он этой поэзией, сжился с ней всей душой.
Как же попали к нему в руки стихи человека, не имеющего литературной известности?
Чисто случайно. Его потрясла судьба этой незаурядной личности. Анна Васильевна родом из старой дворянской фамилии, дочь пианиста и дирижера, первого директора Московской консерватории Василия Ильича Сафронова, владела двумя языками, писала не только стихи, но и занималась живописью. Она сыграла в отечественной истории роль своеобразную и примечательную. Анна Книпер была гражданской женой Колчака, безгранично любила его и вместе с ним самоарестовалась в 1920 г. После его расстрела была на короткое время освобождена и вновь репрессирована. Провела в лагерях и ссылках только за то, что любила, более 30 лет, но не утратила ни таланта, ни остроты восприятия мира и смогла незадолго до смерти поведать о своей жизни и судьбах окружавших ее людей в своих записках. Ее поэзия, с одной стороны, такая мягкая, деликатная, с другой – горькая и мужественная.
…Ну, следи за собою строго,
Слух замкни, затворись во тьму,
Чтоб напрасной весны тревога
Не нашла дорогу в тюрьму.
- Хочу сказать, что в моей родной семье (редкий случай!) никто не был репрессирован, и моя боль совсем не несет отпечатка личной обиды и озлобленности. Когда-то, в 1985 г., исполняя песни на стихи Варлама Шаламова, я сказал, что ГУЛАГ не меньшее бедствие, чем война. Тогда меня не одобрили даже некоторые друзья. На самом же деле я был уверен, что десятилетия ГУЛАГа гораздо страшнее 4-ех лет войны. У меня, в отличие от большинства бардов, почти нет песен о войне, хотя войну я мальчишкой видел своими глазами и пережил. На войне погиб мой дядя. Но война в эпоху лжи, доносов, всеобщего страха и подозрительности сыграла, как это, может быть, ни кощунственно звучит по отношению к погибшим не ней, даже некую положительную нравственную роль – очищающую и объединяющую народ. Так что у меня нет каких-то особых ощущений, которые уже не были бы выражены авторами бессчетных стихов и песен о войне, - настолько тогда все было ясно, просто и чисто. А войну уже и мы, и последующие поколения не раз пережили по написанным художественным произведениям и получили стойкое к ней отвращение… Хотя, чтобы избегнуть Афганистана, этого оказалось недостаточно.
Я слушала Александра Андреевича, и мне сразу вспомнились строки из его песни на стихи Николая Морозова:
Я к правде шел в глубоком мраке,
Ничей огонь мне не светил.
И я молил судьбу о знаке,
Который путь бы мне открыл.
Настолько точно эти строки характеризуют и самого Дулова, все его творчество, остро социальное, утверждающее добро, направленное против пороков и лжи, отравивших наше общество. Да, он шел к правде, он возрождал ее своими песнями, своей музыкой, воспевая униженную ранее поэзию.
- И теперь моя тема – это потери и изломы моего поколения, моих современников, что тоже закономерное и неизбежное следствие революции, расплата за попрание всеобщих человеческих ценностей в угоду привилегированной группе – партии большевиков. Три поколения – «пятидесятники», «шестидесятники», «семидесятники» - потерянные поколения. Большинство не смогло полноценно реализовать себя: либо предали и служили режиму, либо растоптали свое призвание и пошли в дворники и истопники. Хорошо еще, если это призвание – поэзия. Владимир Попов, на стихи которого у меня несколько песен, был и моряком, и истопником, но стихи писал для себя. А сейчас у него вышла книга. Конечно, и тем поэтам, которым, можно сказать, посчастливилось в застойные годы, тоже жилось «не сладко». Например, Рубцов, так же как когда-то Есенин, пил и кончил плохо. Высоцкий, Вампилов, Шпаликов, Галич и многие, многие другие, погибшие в расцвете сил, тоже несомненные жертвы нашей социалистической системы, удушающей атмосферы, продолжают горестный ряд жертв в нашей российской культуре. Поэтому многие стихи поэтов моего поколения – Рубцова, Жигулина, Коржавина, Горбаневской, Бродского – я пою как горькую исповедь времени.
И снова звучит гитара, и снова раздаются первые аккорды вальса. И под эти, казалось бы, танцевальные звуки Дулов поет неистово и самозабвенно «Из больничной тетради» Жигулина. Постепенно песня проникает в каждый твой нерв, и ритм вальса еще больше подчеркивает трагизм состояния героя, упрятанного в психушку, где ему все напоминает Колыму.
Да, воистину творчество беспредельно. А когда перед тобой исполнитель, главное для которого донести до слушателя поэтическую мысль, убедить словом, невольно подчиняешься силе искусства. Подобное испытывают те, кто бывал на концертах Дулова.
Сам Дулов так формулирует принципы своего творчества: «Я не считаю себя композитором или артистом, вообще творцом. Я – читатель. Про Твардовского вспоминают, что он с гордостью называл себя квалифицированным читателем. Не могу, увы, считать себя квалифицированным, но внимательным, заинтересованным, иногда даже влюбленным, наверное, имею право».
Позволю себе не согласиться. Александр Андреевич именно творец. Своими песнями он воскрешает непреходящие ценности человеческого бытия и нравственности, которые за 70 лет диктатуры коммунистов свели к нескольким примитивным догмам. И если он чувствует отклик зала, значит, цель творчества достигнута.
- Я предпочитаю авторские вечера «сборным» концертам, где поешь одну-две песни. На авторском вечере добиваешься полного взаимопонимания со зрителем. Мой концерт состоит как бы из двух отделений: главный мотив в первом – песни на стихи Шаламова, во втором – песенная цепь «Родные этапы». Это – раздумья разных поэтов, от Лермонтова до современных, о судьбе России, страны. Кроме того, на авторские вечера в большинстве своем приходят люди, которые тебя знают, любят бардовскую песню и действительно получают наслаждение от концерта.
Александр Дулов – один из тех, кто стоит у истоков бардовской песни. После трех десятилетий работы он оценивает этот жанр как явление «третьей культуры».
- Это явление осознано недавно, - уточняет Дулов, - как особая форма художественной культуры, отличная от профессиональной и фольклорной. Чтобы не путать термин «третий» с «третьесортным», лучше назвать эту форму «вольной культурой».
На мой взгляд, роль вольной культуры в обществе относится, в основном, к нравственной сфере. Роль эта двояка: во-первых, на уровне личности, это – сохранение духовной независимости от посягательств идеологической и социальной масс-культурной нивелировки, а во-вторых, на общественном уровне, это – поддержание нравственной атмосферы в обществе в противовес растлевающему воздействию насаждаемых или случайных антигуманных псевдокультур. Бардовская песня, именно как проявление вольной культуры, способствовала духовному возрождению общества во времена «хрущевской оттепели», помогла сохраниться в трудные годы поздних «хрущевских заморозков» и «брежневского застоя», думаю, что сохранит наш духовный мир в возможно грядущие мрачные эпохи.- Как вы оцениваете рок-музыку? Не вытесняет ли она бардовскую песню?
- Очень положительно. Причем на примере моего младшего сына я понял, что пришло новое время, новое поколение, и у них другое психологическое состояние, желание самовыразиться на ином уровне. И наш способ общения – просто пение под гитару их уже не устраивает. Сейчас рок-музыка – оригинальное и очень сильное течение. Иногда рок-группы весьма ограниченным количеством инструментов, буквально одной гитарой находят интересный музыкальный ход.
Бардовская песня сегодня уже другая, чем та, что была в 60 – 70-е годы. В некоторых отношениях она приблизилась к рок-музыке, сначала гораздо богаче ритмически и музыкально. С другой стороны, рок выделил новую струю, стал больше внимания уделять словам. Видимо, где-то происходит даже слияние рок-музыки и бардовской песни. Может быть, многие барды научатся играть на гитаре так, как Иващенко и Васильев, а рок-музыканты на первое место поставят не музыку, а смысл.
Вообще в творчестве четкие грани нельзя провести… После войны самым популярным в народе стало пение под музыку, от романса до мощного рока с запада. Все формы, в том числе и фольклорные, получили тогда популярность. Да это и нормально. Границы должны быть размыт, и мы должны учиться друг у друга. И может быть, лет через 20-30 появится единая струя, но я уверен, что гитара останется и никогда не умрет.
Что явится движущей силой для каждого последующего поколения – предсказать трудно. Но ясно одно – бардовская песня достигла того уровня популярности, который адекватен по ее эмоциональному и социальному значению.
Е. Трепетова
Александр Дулов
ПЕСЕНКА О ДРУЗЬЯХ НАРОДА
Семьей единою живет, -
Ну, окромя морального урода?
Но оказалось – ни хрена,
Уж тыщу лет идет война
Противу православного народа.
Спасибо скажем всей страной,
Не бывшей партии родной,
А бдительным поэтам и ученым,
Что всех масонов и жидов
По отпечаткам их следов
Раскрыли нам врагом разоблаченным.
А ну, нажмем, чтоб их ка(на)л
Скорей в Израиль посбегал –
И спасена родная мать Расея.
Но все ж сомнение берет:
Ведь не впервой побит их род,
А жизнь-то все косее и косее.
Вот я чего же и боюсь:
Вдруг не жиды сгубили Русь?
До них ведь нас татары жгли ордою.
И Русь метелят до сих пор –
Зайди в любой московский двор,
Татарин там прищурился с метлою.
Что ж патриоты спят опять?
Давно пора уж подсчитать,
Сколь крови нам попортили татары.
Но сам страшусь я перемен –
А вдруг во мне татарский ген
И как врага сошлют меня на нары.
Ну обложили нас, братва:
Оттоль якуты, тут Литва –
На части рвут Расеюшку злодеи.
А я мечусь, я знать хочу,
Куда ж податься русичу,
Пока не вскрылось, кто он в самом деле?
Понять в России кто есть кто
Умом не в силах люд простой,
Но нас всегда наука вразумляла.
Когда сбежит последний жид,
Нам Шафаревич сворожит,
Какой народ на очереди малый…
Когда сбежит последний жид,
Нас Шафаревич ублажит,
Найдет, какой народ виновен малый!
«Советская библиография», 1991 г.