Александр Дулов: Про себя я могу сказать – всё предельно просто: я читаю стихи и, чтобы лучше их понять и освоить, я их пою по-своему. Этим я занимаюсь, правда, вопреки своим же принципам – относиться к истинной поэзии как к самодостаточному совершенству. Если брать самую великую поэзию, то она позволяет проникнуть, что называется – к Богу, подняться на такие высоты, на которые сам человек подняться не может. Бог его туда берёт и поднимает. Сочиняя стихотворение, гениальному поэту удаётся услышать Бога. Читая стихи, читатель своим душевным напряжением может тоже расслышать этот глас.
Моя культура настолько низка, просто безнадёжна, что к какому бы великому поэту я ни обратился, ни прикасался, никто меня не поднимет туда. Но если не пытаться, то и жить нельзя, я хоть как-то должен к этому высокому приближаться. И вот я за самый низ – за моё понимание стиха – цепляюсь, карабкаюсь, поднимаюсь и вдруг вижу – какая красота, какой горизонт! Да, конечно, я сам чуть-чуть поднялся, я посмотрел на это – вот и всё, что я сделал – для себя.
Слушатели: Но людям от этого стало лучше, никто не только не пострадал от этого, наоборот что-то приобрёл, к чему-то высокому приобщился.
Александр Дулов: А по-моему, наше общее бескультурье стало ещё страшнее, ведь я и сам-то едва приподнялся, а благодаря моему обману люди считают, что взлетели вместе со мной.
Слушатели: А так оно и есть, Вы открыли им маленькие ворота, и они взлетели.
Виталий Акелькин: Для многих читателей Вы открыли многих поэтов, какие-то другие высоты.
Александр Дулов: Я пою стихи так, как слышу и чувствую их, но я не могу проникнуть в маленькие щёлочки. Все поэты играют, все они надевают маски, каждый говорит ради того, чтобы выразить какие-то идеи и всю противоречивость самого себя. Игра – высшее, что есть в нашей жизни, а поэт, который превратил саму эту игру в поэзию – Игорь Северянин. Это и серьёзно, и насмешка над собой, это и простой смысл и лукавый подтекст, и всё это объединено в изящную форму. Сколько я не пробовал сочинять песни на его стихи – не получаются, не пускает Северянин (один только раз получилось от женского имени – давным-давно).
Бессмертные строчки умирают именно сейчас, когда я их пою по-своему, хотя они мне кажутся обращёнными именно ко мне.
Виталий Акелькин: Александр Андреевич, скажите, пожалуйста, как относится Александр Кушнер к вашим песням на его стихи?
Александр Дулов: Моё обращение к своим стихам Кушнер считает неправильным, хотя как вежливый человек не выразил своего неудовольствия, хотя как минимум – ему это было совершенно безразлично. Настоящий поэт, которому не нужна песенная популярность, ревнует к своим стихам, он не хочет, чтобы их пели, он считает, что должна быть грань, что музыка и стихи существуют сами по себе. А при взаимодействии (как в песне) побеждает что-то одно – либо музыка, либо стихи. Так утверждал Толстой в трактате «Об искусстве».
Виталий Акелькин: А кто решает – по большому счёту, что правомерно и должно быть?
Александр Дулов: Каждый сам для себя, по-своему, должен читать стихотворение, я не знаю, как, но как-то так до тех пор, пока оно не зазвучало для него. Когда стихотворение сочиняется, когда оно только должно родиться по-настоящему, оно вбирает в себя бесчисленное количество граней, смыслов, даже может быть самому поэту не всегда понятных, но когда даже он сам читает написанное, он уже срезает часть граней («мысль изреченная есть ложь»). Когда же поэт видит, что читатель или композитор сделал с его стихотворением, он просто потрясается – да что же это такое? Вся та безграничность, объёмная связь с миром, ради чего всё это делалось, та насыщенность, непрояснённость сути – составляющая истинную поэзию, те крылья, которые поднимают нас ввысь, к Богу – всё это-то вот и потерялось, – потерялась тонкость, многогранность, а всё случившееся, услышанное – примитивно…