Наталия Аксельруд (1955-1988)

Поэт – это, скорее всего, способ жизни. Есть поэты бурные и тихие, традиционные и авангардные, всенародные и безвестные, но у всех у них единая среда обитания – Слово. У Наташи Аксельруд все её мировосприятие было поэтическим. Люди, события, явления воспринимались ею как стихи, она чутко ухватывала самую суть: лад или хаос, созвучие или диссонанс, естественное дыхание или схема. Она знала цену слову. Относилась к нему строго, любовно и бережно и потому умела дать слову жизнь. Она знала цену жизни, очень рано поняв, что обречена. Но она знала и тайну – как «обратиться к звуку», и звук живого слова дарил ей жизненную силу. Это стало её способом выжить – каждый год, каждый день, каждый час. Наташа оставила немного стихов – она не считала себя поэтом, была очень придирчива к своим стихотворным опытам и мало кому их показывала. Но именно исповедальность её стихов делает их живыми и достоверными, просто и непосредственно передающими нежное и щемящее, сильное и беззащитное, трагическое и светлое ощущение, переполнявшее и терзавшее её одаренную и смятённую натуру.
Самая броская, пожалуй, её черта, сразу же обескураживающая, – это безоглядная и беспредельная жадность к жизни. «Пощади себя, не растрачивай, не разбрасывайся, не гони!» – чаще всего, кажется, слышала она от друзей и родных. Но – как же необъяснимо бесценно каждое мгновение!
Удивительная, детская доверчивость к людям. И совсем не от «простоты душевной» – Наташа обладала острым критическим взглядом и в своих рецензиях на спектакли и кинофильмы умела давать точные и требовательные оценки (печаталась она в газетах «Горьковская правда», «Ленинская смена», «Кинореклама», которую, кстати, редактировала в «Советской культуре»). Доверчивость, которую не поколебали даже очень драматично пережитые разочарования и обманы, питалась добрым Наташиным сердцем, просто разрывавшимся от потребности любить, любить и любить. А как верна и жертвенна была она в своих чувствах…
Она ощущала почти физиологическое отвращение к фальши. И болезненно-острое стремление отстаивать личностную независимость и достоинство. Не случайна же её самая большая страсть к бардам и их песням. Вольная дочь российской вольной культуры, она хотела быть с теми, кто не признавал победы мракобесия и страха над правдой и совестью. В трудные для правды и достоинства времена она писала едва ли не лучшее из всего, что написано о наших бардах. Это публиковалось в «Ленинской смене» каждый раз после очередного концерта в Горьком, к сожалению, с неизбежными тогда купюрами и причёсываниями (как интересно было бы сейчас напечатать в первозданном виде эти эссе, в которых профессиональное знание предмета соединено с душевной сопричастностью и с эмоциональной живостью изложения!). Веселая, остроумная, ироничная… И никаких жалоб, кроме «Ах, опять ничего не успела, снова ничего не вышло!».
Невероятная в этой хрупкой девушке сила духа! Урок и укор многим «сильным». Только мужественные и самоотверженные родители да ближайшие друзья способны, наверно, догадываться, чего стоила ей последняя телезапись беседы с Евгением Клячкиным, которую Наташа провела с таким блеском и вдохновением, что непосвящённый, пожалуй, ничего и не заподозрит.
Последнее стихотворение Наташа написала, когда уже почти не поднималась и не отходила от боли, и назвала его «Детство»:
                                                                     Тихо открываются старинные ворота:
                                                                     Здравствуйте, здравствуйте, Тильтиль и Митиль!
                                                                     Было или не было где-то с кем-то что-то?
                                                                     Лампу задувает позапрошлая метель.
                                                                     Ах, шарманка детская, с песенкой сквозь полночь,
                                                                     Купленная наскоро за монетку-грош!
                                                                     Нового не скажешь, старого не вспомнишь,
                                                                     Того, что не случилось, и вовсе не поймёшь.
                                                                     Долог сон из детства, да вечно недосказан:
                                                                     Нынче время споров, умных толстых книг.
                                                                     А остаток жизни – конечно, не для сказок.
                                                                     А может – без остатка – вся жизнь теперь для них?
                                                                     Всё бренчит игрушка, всё бормочет песню
                                                                     Через даль – а даль туманна, будто молоко…
                                                                     Не теряйся, сказка! А вдруг умрёшь – воскресни:
                                                                     Ведь птица цвета моря ещё не далеко.
В реальности Наташа, надо полагать, бывала по-женски лукава, её взбалмошный характер, несомненно, осложнял существование окружающим, а прямота и несдержанность поведения могли незаслуженно обижать тех, кто ей не угодил. Но, мне кажется, в стихах Наташи, не предназначавшихся для печати, а бывших просто частью её жизни и её исповедью, прежде всего отразились те самые высокие и чистые звуки её существа, которые она щедро дарила людям и которые поэтому и сохраняются в памяти о ней.

А. Дулов, 26.11.88